Лин Мэнчу
Две монахини и блудодей
Повесть о том, как Хэ Дацин оставил после смерти супружескую ленту


Женщина любая - знаем сами, -
В сущности, всего лишь тюк с костями.

Но посредством нежности и пыла
Нас она всегда с ума сводила.

И герои попадались в эти
Так хитро расставленные сети.

Годы незаметно проходили –
Люди становились горстью пыли.



Эти стихи сложены в стародавние времена монахом по прозвищу Малое Дитя. Он хотел предостеречь людей от опасностей, которые идут следом за распутством и любовною страстью. Впрочем, если уже зашла об этом речь, оговоримся, что распутство и любовь - не одно и то же. Возьмите, к примеру, древнее стихотворение, которое гласит:

От одной ее улыбки
Городские рухнут стены,

А от двух погибнет царство,
Трон обрушится нетленный.

Поглядите же скорее,
Как улыбка та прелестна!

Нелегко красу такую
Дважды встретить в Поднебесной.


Здесь изображается истинная любовь. А если кто просто- напросто охотится за женщинами, заботясь лишь о числе любовниц, а не о любовном чувстве, то выходит в точности по пословице: «Мешок с известью везде следы оставляет». Разве это любовь? Распутство, и ничего больше!

Любовная страсть бывает различна. Например, Чжан Чан подрисовывал жене брови, а Сыма Сянжу даже во время болезни жаждал любви своей супруги. Некоторые ученые насмехаются и над тем, и над другим, но они забывают, что ласка - основа супружеской жизни. А стало быть, супружескую связь, подобную тем, какие мы только что назвали, можно именовать любовью истинной. Бывает и любовь, которую следует называть «сторонней». Это любовь к изящным наложницам и соблазнительным служанкам. О тех, кто в ее власти, говорят, что они припадают к зеленому нефриту и пунцовому румянцу, что их окружает частокол золотых шпилек. Такой человек способен воздвигнуть парчовый навес длиною в пятьдесят ли. Он проводит дни в песнях и танцах, среди ив и вишен. Жизнь его течет под бирюзовой луной и лиловыми облаками и наполнена безмятежным весельем. Этот скакун, как гласит пословица, покрыт не одним седлом. Однако ж разве не бывает на одном стебельке несколько листьев!

Еще один вид любви - это когда расточают улыбки в домах веселья и ищут наслаждений среди «цветов». Здесь сходятся и расходятся подобно облакам на ветру, а чувства вспыхивают и гаснут так же быстро, как сохнет под солнцем роса. Лицо расцвело в улыбке - и уже не жалеют для нее дорогого платка. На придорожных станциях во время долгого пути мы стараемся рассеять унынье и тоску любовными объятиями меж цветов, озаренных сиянием луны. Да, веселые дома не знают нужды в беспутных гостях, но праведный человек постыдится упомянуть о девичьих комнатах. Такую любовь следует называть не иначе как беспутной.

Сеть любовной страсти опасна для любого возраста, и кто запутался в ней, уподобляется дикому зверю. Он готов залезть на стенку, проползти в самую узкую щелку, он отдает свою душу демону. Ради мимолетного наслаждения он становится злодеем и преступником. В нашем мире он идет на казнь, а в загробном царстве его ждет жестокая кара. Такую любовь следует называть злодейской.

Истинная любовь - не то что «сторонняя» и тем более несравнима с злодейской или беспутной. Но и она способна заманить в ловушку и забрызгать грязью чистое имя. Человек, охваченный любовью, напоминает кумир, с которого соскребли позолоту, а иной раз доходит до такого ослепления, до такого злодейства, что не остановится и перед кощунством. Наш мир полнится молвой о его страшных и позорных поступках, и в подземном царстве растет список его преступлений. Вот почему мы хотим предупредить всех и каждого: проявляйте величайшую осторожность! Поистине верно гласят стихи:

Не бери пример с монахов,
Чистым будь пред ликом Будды:

Добродетельную душу
Не пятнай позором блуда.


Рассказывают, что в нынешнюю династию, в годы Сюаньдэ, жил в Синьганьском уезде, что входит в область Линьцзян провинции Цзянси, один цзянынэн по имени Хэ Инсян, или Хэ Дацин. Он был хорош собою, но нравом отличался крайне легкомысленным и беспутным. В целом свете для него не существовало ничего иного, кроме музыки и женщин. Он был завсегдатаем повсюду, где люди развлекались и веселились, и чувствовал себя как дома на цветочных улицах и в ивовых переулках. Очень скоро четверть, а не то и треть его большого состояния была пущена на ветер и утекла между пальцев. Его жена, госпожа Лу, видя такое мотовство, пыталась образумить мужа и не раз горько укоряла. Но Хэ Дацин считал ее глупой и назойливой и постоянно с нею бранился. В конце концов все эти раздоры опротивели госпоже Лу, и она дала клятву не вмешиваться в жизнь мужа. Запершись с трехлетним сыном Сиэром в своей комнате, она читала священные сутры и постилась, а о муже почти не вспоминала, предоставив ему делать все, что бы он ни надумал.

Как- то раз, во время праздника Цинмин, Хэ Дацин оделся понаряднее и отправился за город, чтобы, как говорится, притоптать зеленую травку и развлечься. Сунский поэт Чжан Юн написал однажды:

Прекраснейшие юноши весной
Идут за город шумною гурьбой.

Втроем, вдвоем расходятся они,
В беспечности они проводят дни.

Среди цветов под городской стеной
Прекрасною любуются весной.


Хэ Дацин выбрал место, где было много женщин, и принялся разгуливать взад- вперед, небрежно покачиваясь на ходу. Своим изысканным и небрежным видом он рассчитывал привлечь внимание какой- нибудь красотки, а потом познакомиться с нею поближе. Но никто не обращал на него ни малейшего внимания, и мало- помалу радостное возбуждение его угасло. Понуро поплелся он в ближнюю харчевню выпить вина. Он поднялся на второй этаж и выбрал место у окна, выходившего на улицу. Слуга принес вина и закусок, Дацин облокотился на подоконник и стал потягивать питье, бросая взгляды на прохожих. После двух или трех чарок он захмелел. Спустившись вниз, он расплатился и пошел куда глаза глядят.

Дело было в середине дня. Винные пары не улетучивались, а от долгой ходьбы пересохло во рту. Хэ Дацину захотелось чаю, но ни харчевни, ни чайной лавки поблизости не было. Вдруг сквозь листву деревьев Хэ увидел развевающиеся флажки и услыхал размеренные удары цина. Он понял, что перед ним буддийский храм, обрадовался и поспешил вперед. Раздвигая ветви, он прошел сквозь лесок, и перед его взором предстали просторные строения, обнесенные белой стеной. Стена прерывалась обращенными к югу воротами, перед которыми росло с десяток плакучих ив. Над воротами - доска с золотою надписью: «Обитель Отрешения от Мирской Суеты».
- Давно я слышу, что в этом монастыре прелестные монахини, но до сих пор не было случая взглянуть на них собственными глазами. Вот уж никак не думал, что случай представится именно сегодня, - промолвил Дацин, обращаясь к самому себе.
Он отряхнул платье, поправил на голове шляпу и вошел в ворота. К востоку тянулась дорожка, вымощенная камешками величиною с голубиное яйцо. По обеим ее сторонам выстроились ивы и вязы, они сообщали этому дворику таинственную прелесть. Еще несколько шагов - и Хэ Дацин приблизился к следующим воротам. За ними было здание, состоявшее из трех небольших зал. В средней зале высилось изваяние божества Вэйто. Перед зданием росли высокие, чуть ли не до самого неба, сосны и кипарисы, меж их ветвями щебетали птицы. Позади изваяния была дверь, а за дверью уходила в сторону дорожка. Дацин пошел по дорожке и оказался перед высоким строением. Створ- кн дверей, украшенных диковинной резьбою, были плотно затворены. Дацин тихонько постучал. Двери со скрипом приоткрылись, и на пороге появилась девочка- послушница с косичками, опрятно одетая, в черном халате, подпоясанная шелковым шнуром. Послушница поздоровалась с Дацином, и тот, ответив на приветствие, переступил порог. Он находился в разгороженной на три залы молельне, не слишком большой, но достаточно высокой. Посредине сверкали позолотою величественные изображения трех будд. Хэ Дацин склонился перед богами, а потом сказал:
- Передай настоятельнице, что пришел гость.
- Присядьте, господин, я сейчас доложу, - ответила послушница и вышла.

Скоро в зале появилась молодая, не старше лет двадцати, монахиня с белым, точно светлая яшма, лицом, очень красивая и изящная. Она поклонилась гостю, и Хэ Дацин поспешил ответить поклоном на поклон. Он пристально взглянул на девушку, и душа его затрепетала. Тут же принялся он томно моргать глазами и бросать нежные взоры, чтобы приобрести расположение прекрасной монахини. Голова его ушла в плечп, он словно бы весь обмяк и сделался похож на сгусток вынутого из котла рисового отстоя.
Они сели. Дацин подумал: «Весь день я сегодня проходил понапрасну и ничего подходящего не встретил. Кто бы мог подумать, что здесь скрывается такая красотка. Но чтобы с нею поладить, надо запастись терпением. Не беда! Рано или поздно, но она попадется ко мне на крючок!»

Волокита уже перебирал план за планом, даже не догадываясь, что в точности те же мысли занимали и монахиню. В монастырях существовало общее правило: если в обители появлялся мужчина, его встречала только старая монахиня- настоятельница, а молодые монахини, точно невесты на выданье, всегда сидели взаперти, в дальних комнатах, и редко показывались на людях, разве что приедут их близкие знакомые или родичи. Если настоятельница захворает или уедет, монахини вообще посетителей не принимают. Если же вдруг прибудет кто- нибудь особенно влиятельный и настаивает на свидании с молодой монахиней, она выходит лишь после долгих и неотступных просьб. Почему же теперь красавица монахиня так смело и так скоро вышла к Хэ Дацину? А все дело в том, что Будду она чтила лишь на словах, душою же была привержена к радостям и удовольствиям. Как говорится, она любила ветер и луну и ненавидела холодное одиночество. Монашеская жизнь была ей отвратительна. Когда Хэ Дацин вошел в молельню, она увидела его в дверную скважину. Статный молодец сразу же ей приглянулся, потому она и не заставила себя ждать. Взоры гостя притягивали ее, словно магнит иголку.
- Как ваша уважаемая фамилия, господин, как ваше драгоценное прозвище? Откуда вы родом, что привело вас в нашу скромную обитель? - спросила монахиня с зазывною улыбкой.
- Меня зовут Хэ Дацин, живу я в городе. Я вышел погулять и забрел сюда случайно. Но я давно слышу о непорочной добродетели дочерей Будды и хочу засвидетельствовать им свое уважение.
- Мы темные и неразумные, мы всегда в уединении, вдали от людей. Ваш приход для нас незаслуженная радость. Пожалуйста, пройдемте со мной в трапезную и выпьем чаю, а то здесь все время снуют люди.

Приглашение пройти во внутренние покои кое- что обещало. Обрадованный Дацин поднялся и направился следом за монахиней. Они миновали несколько комнат, полукруглую галерею и очутились в открытой с одной стороны зале, тоже разделенной натрое. Зала была убрана чисто и не без изящества; ее окаймляла низкая изгородь с перилами, и за изгородью росли два утуна и бамбук. Повсюду были цветы, они ярко сверкали в лучах солнца и испускали сладостный аромат. Посредине залы стояла картина, изображавшая богиню милосердия Гуаньинь. В медных курильницах старинной работы дымились дорогие благовония. У стены на полу лежал круглый молитвенный коврик из камыша. Слева виднелись четыре запертые шкафа ярко- красного цвета; там, вероятно, хранились свитки священных буддийских книг. В правой части залы - вход туда закрывала ширма - Хэ Дацин увидел тунбоский столик и невысокие стулья на гнутых ножках. У правой стены стояла пятнистого бамбука кушетка, а над нею висел древний цинь ; лак на нем потрескался от времени. На столе - чистый, без единой пылинки письменный прибор превосходной работы и несколько свитков. Хэ Дацин развернул один из них. Мелкие золотые иероглифы прописного почерка напоминали о кисти известного юаньского каллиграфа Чжао Сунсюэ. В конце свитка - дата, а ниже подпись: «Начертано в благоговении ученицею Кунчжао».
- Кто эта Кунчжао? - спросил гость.
- Это мое ничтожное имя, - ответила монахиня. Дацин залюбовался свитком и на все лады принялся его расхваливать. Они сели за стол друг против друга, и послушница наполнила чашки чаем.
Кунчжао поднесла чай гостю. Дацин успел заметить, что пальчики у хозяйки ослепительно белые и необыкновенно изящные. Он взял чашку, отхлебнул чаю и воскликнул:
- О, какой дивный напиток!
Есть стихи, воспевающие чай, который заваривал волшебник Люй Дунбинь. Вот они:

Напиток божественный - равного нет –
Пьем в стужу ли, в полдень ли жаркий.

Монахини давно разгадали секрет
Особенной этой заварки.

За речкой, за чащей найдешь невзначай
Растущий в укромных урочищах чай.

Заваришь - он светится, как небосвод,
Чаинка- другая порою мелькнет.

А чаша изящна и неглубока,
И пар благовонный летит в облака.

Глоток отхлебнешь - забываешь про сон,
Ты отдан неведомым силам.

И бодрости ток от второго глотка
Легко заструится по жилам.

Нельзя его корень с собой унести,
Он в городе людном не станет расти.


- Сколько человек живет в вашей обители? - спросил Дацин.
- Вместе с настоятельницей всего четверо, - отвечала монахиня. - Наша настоятельница в преклонных годах, все время болеет, и я, как видите, ее заменяю. - Она указала на девочку. - А это наша ученица. Она вместе с подругою разучивает псалмы.
- Давно вы ушли из семьи?
- Мне было семь лет, когда умер отец и меня отправили к Вратам Пустоты. И вот уже двенадцать лет, как я здесь.
- Значит, вам исполнилось девятнадцать весен! Какой прекрасный возраст! Но скажите, как вы сносите монастырское уединенье?
- О, господин, что вы говорите! Ведь уйти в монастырь несравненно лучше, чем оставаться в суетном мире.
- Откуда же вы знаете, что монастырская жизнь лучше мирской?
- Тех, кто удалился от мирской суеты, не тревожат пустые заботы, не обременяют дети. Целыми днями мы читаем сутры, служим молебны Будде, воскуряем благовония или же завариваем чай. Когда притомимся, засыпаем под бумажным пологом, пробудимся ото сна - играем на цине. Нет, мы живем спокойно и поистине свободно.
- Но чтобы хорошо играть на цине, необходимо почаще советоваться со сведущим в музыке человеком, который бы мог оценить вашу игру! И когда спишь под бумажным пологом, может явиться демон и напугать до полусмерти, если только нет рядом человека, который бы вас разбудил.
- О, господин, даже если бы демон напугал меня до самой смерти, никто не стал бы жертвовать жизнью ради меня! - засмеялась Кунчжао, поняв намек сластолюбца.
- Убей он хоть десять тысяч человек, мне это безразлично! Но о вас и ваших высоких достоинствах я бы очень горевал.

За игривою беседою им стало казаться, что они знакомы уже давным- давно.
- Очень вкусный чай! - сказал Дацин. - Нельзя ли приготовить еще чайник?
И снова монахиня поняла намек и отослала послушницу заваривать чай.
- А где ваша спальня? Что это за бумажный полог, про который вы говорили? Любопытно на него взглянуть, - промолвил гость.
Тут в сердце у монахини загорелась страсть, сдержать которую она уже не могла.
- Ничего особенного в нем нет, не стоит смотреть, - отвечала она, но сама поднялась с места.

Дацин обнял ее, и уста их слились, изобразив и составив иероглиф «люй» - «два рта, соединных вместе». Монахиня повела гостя за собой. Она легонько толкнула заднюю стенку. За нею оказалась комната, убранная еще старательнее, чем трапезная. Это и была спальня Кунчжао. Но Дацин не стал ее разглядывать. Они снова обнялись и устремились прямо к пологу.
Об этом сложена песенка под названием «Маленькая монашка». Вот она:

В обители монахиня жила,
Томилась, одиночество кляла.

Но как- то раз в один из мирных дней
Случайный путник постучался к ней.

Любовной страстью воспылали вмиг,
Бороться с ней не мог никто из них.

Беседа их недолгою была,
Она к деяньям дивным привела.


Новоявленные любовники совсем забыли про послушницу и, когда она отворила дверь, вскочили в смятении. Но девочка молча поставила чай на стол и вышла, прикрывая рукою рот, чтобы не рассмеяться.
Стемнело, и Кунчжао зажгла лампу. Потом она подала вино, фрукты и овощи. Любовники сели за стол друг против друга. Но монахиня была в тревоге. Она боялась, как бы послушница не разболтала о том, что видела, и решила пригласить девочку и ее подругу к столу.
- Мы здесь блюдем пост, а гостя не ждали, и ничего мясного у нас нет. Простите за жалкое угощение, - сказала хозяйка.
- О, не надо так говорить, ваши извинения меня смущают! Кроме вашего расположения и доброты ваших учениц мне не надо ничего! - воскликнул гость.

Все четверо принялись за еду и питье. Чарка сменяла чарку, и они быстро захмелели. Дацин поднялся со своего места и, пошатываясь, подошел к Кунчжао. Отхлебнув глоток из своей чарки, он обвил рукою шею монахини и поднес вино к ее губам.
Кунчжао осушила чарку до дна и совсем опьянела. Видя ее слабость, послушницы хотели выйти, но Кунчжао удержала их.
- Нет- нет, мы были вместе и будем вместе. Я вас никуда не отпущу.

Девочки стыдливо прикрыли лица рукавом халата. Дацин обнял обеих по очереди и, отведя рукав, крепко поцеловал. В этот миг для юных послушниц распахнулись врата любви, и чувство стеснения перед наставницею исчезло. Сбившись в тесный кружок, все продолжали пить, пока хмель окончательно не затуманил им голову. Потом все легли на кровать и стали обниматься, прижимаясь друг к другу так крепко, словно их склеили липким лаком. Хэ Дацин взялся за дело и исполнял привычные свои обязанности с таким усердием и старанием, что Кунчжао, впервые вкушавшая плоды любви, жалела лишь о том, что они не вдвоем в постели.

Наступило утро. Кунчжао позвала прислужника, который воскурял благовония в храме, и дала ему три цяня серебром: она хотела подкупить его и задобрить, чтобы он никому и ни о чем не рассказывал. Потом она дала ему еще денег и велела купить вина, рыбы, мяса и овощей.

Обычно прислужнику за целый день доставалась лишь чашка- другая похлебки да тарелка крошеных овощей. Вкуса настоящей еды он даже и не знал. Он бьп уже стар, слаб телом, глух и подслеповат, ноги его двигались медленно и с трудом. Но теперь, получив три цяня и деньги на вино и мясо, он словно преобратился. Взор сделался острее, руки проворнее, тело стало крепкое, как у тигра, и он громадными прыжками помчался на рынок. Не прошло и двух часов, как он вернулся с покупками, и угощение уже стояло перед гостем. Но это к нашему рассказу прямого отношения не имеет.

Кроме Кунчжао, которая занимала восточную половину обители, в монастыре жила еще одна монахиня. Звали ее Цзинчжэнь, и нрава она была не менее ветреного. Ее покои находились на западной стороне. При ней состояли послушница и прислужник, смотревший за курильницами. Несколько дней подряд прислужник замечал, что в восточные ворота то и дело проносят вино и разные кушанья. Он доложил об этом Цзинчжэнь, и та мигом догадалась, что Кунчжао веселится непристойным для монахини образом. Однажды, оставив в своих покоях послушницу, она направилась к Кунчжао. Едва подошла она к дверям, как они распахнулись, и на пороге появился прислужник с большим чайником для вина и пустой корзиной.
- Что угодно наставнице? - осведомился он.
- Я пришла поговорить с твоей хозяйкой.
- Сейчас я ей доложу.
- Мне все известно, - остановила его Цзинчжэнь. - Докладывать незачем.

Увидев, что они попались, служка покраснел и не осмелился возразить ни единым словом. Он молча запер двери и двинулся следом за Цзинчжэнь, но, когда они приблизились к спальне Кунчжао, громко крикнул:
- Пришла наставница с западного двора!
Кунчжао сперва растерялась, услыхав возглас прислужника, но тут же и опомнилась. Она велела Да- цину спрятаться за ширмой и поспешила навстречу гостье.
- Хорошее ты нашла себе занятие, нечего сказать! - воскликнула Цзинчжэнь. - Ты осквернила наш храм! Мне придется свести тебя в сельскую управу!
И она потянула Кунчжао за рукав.

От страха лицо Кунчжао покрылось пятнами, сердце застучало словно железный молот. Она не могла вымолвить и двух слов, ноги ее не слушались, колени подгибались. Довольная действием, которое произвела ее угроза, Цзинчжэнь громко рассмеялась.
- Не бойся, я шучу. Но если у тебя и на самом Деле поселился гость, несправедливо скрывать его отменя и пользоваться всеми радостями и удовольствиями одной! Покажи- ка его скорее!
Кунчжао успокоилась и велела Дацину выйти.

Цзинчжэнь была на редкость хороша собою, и ее очарование пленяло всех, кто бы ее ни увидал. На вид ей можно было дать лет двадцать или немного побольше. Она была старше Кунчжао, но своею прелестью намного ее превосходила.
- Где вы живете? - спросил Дацин.
- В этой же обители, только на западном дворе - в двух шагах отсюда.
- Я этого не знал и лишь потому не побывал у вас, чтобы засвидетельствовать свое уважение.

Они долго беседовали, и Цзинчжэнь была совершенно покорена красотой Дацина и его обращением, непринужденным и вместе с тем изысканным.
- Подумать только, какие прекрасные бывают в Поднебесной мужчины, - вздохнула она. - И за что тебе такое счастье, сестрица?
- Не завидуй мне, - сказала Кунчжао. - Раз у нас нет еще одного друга, будем делить радости на двоих.
- О! Доброта твоя безмерна! Если ты так решила, я прошу сегодня же вечером посетить мое скромное жилище, - сказала Цзинчжэнь и стала прощаться.
Возвратившись к себе, она тут же приготовила угощение и села в ожидании гостей. Скоро они появились, держась за руки. Послушница встречала их у входа.

Войдя в ворота, Дацин увидал галерею и прихотливо извивавшиеся дорожки, обсаженные цветами. Дом Цзинчжэнь, разделенный на три залы, отличался еще большим изяществом, чем покои Кунчжао.

Прекрасны очертанья галерей.
Стоят, как стража, сосны у дверей:

Высоко к небу тянется бамбук.
И колокольцев так приятен звук.

Лучи, играя, льются с высоты
На яркие, на свежие цветы.

Своим чудесным запахом сандал
Страницы книг и струны пропитал.

А тени гор ложатся у окна,
И тонкая циновка холодна.


Когда Цзинчжэнь увидела Дацина, великое ликование наполнило ее душу. Не теряя времени она пригласила гостей к столу. Появился чай, за ним вино и закуски. Кунчжао посадила Хэ Дацина рядом с подругою, а сама села напротив. Сбоку поместилась послушница. Чарка следовала за чаркой; они потеряли счет времени. Хэ Дацин обнял Цзинчжэнь и привлек ее к себе на колени, затем, усадив рядом с собою Кунчжао, он обнял ее за шею и принялся ласкать. При виде этого юная послушница покраснела, уши ее зарделись, а в сердце зашевелилось странное беспокойство. Наступили сумерки, и Кунчжао поднялась.
- Ну, жених, не подведи сваху. Завтра приду вас поздравить.
Она спросила фонарь и удалилась. Послушница велела служке запереть двери, а сама вернулась, чтобы прибрать комнату и подать монахине и гостю воды для омовения. Хэ Дацин поднял Цзинчжэнь на руки и отнес на ложе. Они сбросили одежды и скользнули под одеяло. Проснулись они лишь поздним утром.

С этого дня обе монахини подкупали своих служек и делили любовные радости с гостем поочередно. Сила страсти Дацина была безмерна. Он был так счастлив, что даже забыл о семье. Прошло, однако же, месяца два, и Дацин ощутил недомогание и усталость. Он начал подумывать о том, чтобы вернуться домой, но молодые монахини, вкусившие сладость любви, ни за что его не отпускали. Много раз Дацин со слезами молил Кунчжао:
- Вы щедро одарили меня своею сладостной любовью, и теперь мне до крайности трудно с вами расстаться. Но я живу у вас уже больше двух месяцев, а дома никто не знает, что со мною сталось. Конечно, они очень тревожатся. Я только повидаю свою жену и сына и через четыре, самое большее пять дней вернусь. Неужели вы мне не верите?
- Ну что ж, в таком случае, мы устроим сегодня проводы, а завтра ступайте. Но только, пожалуйста, не обманите нас!
- Разве могу я забыть вашу доброту и те дни, которые я с вами провел! - воскликнул Дацин.
Кунчжао немедленно направилась к подруге и рассказала ей о решении Дацина.
- Клятвам его я верю, и все- таки он уйдет и может больше не вернуться.
- Как так? - удивилась Кунчжао.
- А вот как! Кто не залюбуется на такого красавца, с таким тонким и изящным обращением? Да и сам он ветреник, каких мало, а веселые места попадаются на каждом шагу. Встретит он красотку, вспыхнет любовью - и прощай Дацин! Выходит, что он хоть и обещал вернуться, а ждать можно совсем иного.
- Что же нам делать?
- Не тревожься! Мы без веревок опутаем нашего Дацина по рукам и ногам, и он волей- неволей останется с нами.
- Что ты надумала? - с любопытством спросила Кунчжао.
Подруга вытянула руку, загнула два пальца и принялась объяснять:
- Сегодня за прощальным ужином мы его подпоим, а когда он захмелеет, обреем его, и тогда уж ему от нас не уйти! Вдобавок лицом он похож на женщину - мы нарядим его в наши платья, и тогда даже сам боди- сатва не догадается, кто он такой. А нам только этого и надо - мы будем вкушать радость и веселье, ни о чем не беспокоясь, - сказала Цзинчжэнь.
- Твоей ловкости мне, видно, никогда не достигнуть, - сказала восхищенная Кунчжао.
Вечером Цзинчжэнь приказала послушнице присматривать за домом, а сама отправилась к Кунчжао.
- Ведь мы жили так счастливо, почему же вы покидаете нас с такою поспешностью? Вы совершенно к нам равнодушны! - сказала она Дацину.
- Нет, не равнодушие уводит меня от вас, а то, что я так давно не был дома, моя семья, наверное, в величайшей тревоге. Но через несколько дней я вернусь к вам снова. Разве можно забыть о вашей доброте и оставить вас на долгий срок? - воскликнул Хэ Дацин.
- Если моя подруга согласилась, то и я спорить не стану. Но поверим мы вам только тогда, когда вы вернетесь, и вернетесь в срок.
- Так оно и будет, можете не сомневаться! Тут появилось угощение, и все сели за стол.
- Нынче вечер прощания и разлуки и поэтому не грешно выпить побольше, - сказала Цзинчжэнь.
- О, конечно, конечно! - поддержала ее Кунчжао.

Обе принялись усердно потчевать Дацина. К третьему удару барабана он совсем охмелел и уже ничего не соображал. Цзинчжэнь сняла с него платок, а Кунчжао взялась за бритву, и скоро на голове у гуляки не осталось ни волоска. Монахини вдвоем отнесли его на постель, а потом и сами разошлись по своим спальням.

Утром, открывши глаза, Хэ Дацин увидел, что рядом с ним в постели лежит Кунчжао. Он перевернулся с одного бока на другой и вдруг почувствовал, что голова как- то непривычно скользит по подушке. Он ощупал голову рукою - она была гладкая, как тыква. В испуге он подскочил на кровати и закричал:
- Что это случилось со мною? Кунчжао проснулась и сказала ему так:
- Не пугайтесь! Когда мы убедились, что намерение ваше твердо и неизменно, мы поняли, что не перенесем разлуки, и только потому отважились на этот дерзкий и злой поступок. Ведь иного средства удержать дорогого гостя у нас нет. А теперь мы хотим одеть вас монахиней, чтобы вы всегда доставляли нам радость.

Кунчжао прильнула к нему с величайшей нежностью. Ее страстные слова, сулившие новые, еще более сладостные ласки, вскружили Дацину голову, и он промолвил нерешительно:
- Вы сыграли надо мною злую шутку, пусть даже и из добрых побуждений. Как я теперь покажусь на глаза людям?
- Волосы быстро отрастут, ждать придется недолго.

Дацину пришлось уступить. Он переоделся монахиней и продолжал жить в обители, день и ночь предаваясь любовным утехам. Кунчжао и Цзинчжэнь не давали ему ни отдыха, ни поблажки, а вскоре к ним присоединились и две юные послушницы Кунчжао.

Порой Кунчжао с юношей была,
Порой Цзинчжэнь его к себе звала.

Порой, дневные завершив дела,
Они все вместе шли из-за стола.

Вонзились в ствол два острых топора,
Но дерево стоит, как и вчера.

А воину - пусть он в бою не плох –
Легко ли биться против четырех?!

Почти погасла лампа, но на миг
Последний яркий пламень в ней возник;

Уже почти что пуст часов сосуд,
Но капли редкие еще текут.

Как будто им дано восстановить
Часов и дней разорванную нить...

Будь из железа наш любитель жен –
Ведь и тогда расплавился бы он.

Неутомим, он долго все сносил
И наконец совсем лишился сил.


Дацин начал хиреть, но никто даже замечать не хотел его недуга. В первое время, когда Хэ Дацин пытался отказываться от любовных забав, монахиням казалось, будто он просто- напросто увиливает от главной своей обязанности. Вскоре, однако ж, он до того ослабел, что подолгу не мог подняться с постели, и тут они не на шутку встревожились. Сперва они хотели отправить его домой, но волосы у Дацина еще не отросли, а монахини боялись, как бы родня гулящего, узнав правду, не обратилась в суд. Тогда им несдобровать, да и самой обители, пожалуй, грозит бесславный конец. Но и оставлять больного нельзя! Что, если случится непоправимое и он умрет - мертвое тело ведь никуда не спрячешь! Дознаются местные власти, все обнаружится - и беды не миновать. Даже лекаря пригласить - и то опасно. Оставалось лишь одно - послать служку к врачу, чтобы он рассказал о болезни, спросил совета и купил лекарств. Дни и ночи монахини настаивали целебные травы и выхаживали больного в надежде, что он поправится. Но было уже поздно: Дацину становилось все хуже, он уже едва дышал.
- Что делать? Что делать? Ведь он кончается! - восклицала в смятении Кунчжао.
- Ничего! - ответила ее подруга, подумав. - Скажем служке, чтобы он купил несколько даней извести. Когда Дацин умрет, мы собственными руками обрядим его в монашеское платье и положим в гроб.

А гроб у нас уже есть - тот, что приготовлен для настоятельницы. Вместе с прислужниками и послушницами мы отнесем тело в дальний конец сада, выроем яму поглубже, а гроб засыплем известью. Так схороним, что ни добрые духи, ни злые бесы не отыщут!

В этот самый день Хэ Дацин лежал в комнате Кунчжао. Он вспомнил свой дом и горько заплакал при мысли, что умирает вдали от родных.
- Не огорчайтесь, господин! - пыталась утешить его Кунчжао, отирая слезы, которые катились из его глаз. - Вы скоро поправитесь.
- Случай свел меня с вами. Я думал, что счастье будет сопутствовать нам вечно, но судьба безжалостна, и, как ни горько, нам приходится расстаться на полпути. С тобою первой вкусил я любовь в этой обители и потому именно тебя хочу просить о помощи. Это очень важно для меня, не отвергай же мою просьбу.
- Говорите, господин, разве я смогу вам отказать! - воскликнула Кунчжао.
Хэ Дацин вытащил из- под подушки ленту. Она была двухцветная: половина изумрудная, как оперение попугая, половина желтоватая, словно кошачья шкурка. Это цвета уточек- неразлучниц - символа супружеской верности. Дацин протянул ленту монахине и, глотая слезы, промолвил:
- С того дня, как я у вас, я ничего не знаю о своей семье. Последнее мое желание - чтобы ты передала эту ленту моей жене. Она сразу все поймет и придет проститься со мною. Тогда я смогу умереть спокойно.
Кунчжао тотчас велела послушнице сходить за Цзин- чжэнь. Узнав о просьбе Хэ Дацина, Цзинчжэнь сказала:
- Мы скрыли в обители мужчину и тем нарушили все святые заповеди до единой. Мало того: мы довели нашего гостя до гибели. Если здесь появится его жена, едва ли она согласится молчать. Что мы тогда станем делать?

Кунчжао, нравом более мягкая и уступчивая, чем ее подруга, была в замешательстве. Тут Цзинчжэнь выхватила у нее из рук ленту и забросила под самый потолок. Знак супружеской верности зацепился за балку и повис. Как долго он теперь не появится на свет?
- Что я скажу Хэ Дацину? - воскликнула Кунчжао в испуге.
- Скажи, что мы послали ленту со служкой. Насон ни в чем не заподозрит, даже если жена и не придет.

Несколько дней подряд Хэ Дацин справлялся, нет ли каких известий, а потом решил, что жена обиделась и не хочет к нему прийти. Он впал в отчаяние, громко стонал и плакал и немного спустя достиг великого рубежа своих дней и скончался.

В загробный мир ушел Дацин
Бездумный и блудливый -
И больше нет в монастыре
Монахини фальшивой.


Монахини всхлипывали втихомолку - громко рыдать они боялись. Они омыли тело Хэ Дацина душистою водою, обрядили его в новое монашеское одеяние, а потом, кликнув обоих прислужников, досыта их накормили и, с горящими свечами в руках, направились в дальний конец сада к огромному кипарису. Прислужники вырыли глубокую яму, насыпали в нее извести и поставили гроб настоятельницы. Потом возвратились в покои Кунчжао, положили умершего на створку двери и понесли к могиле. Монахини уложили Дацина в гроб, прислужники плотно закрыли крышку и заколотили гроб гвоздями. Сверху они насыпали еще извести, завалили яму землей и все старательно разровняли, так что никаких следов погребения не осталось.

Бедняга Хэ Дацин! Со дня праздника Поминовения Усопших, когда он впервые повстречался с монахинями, прошло немногим более трех месяцев, а жизни его уже настал конец! Перед смертью он так и не увидел ни жены, ни сына. Промотав значительную часть своего состояния, он обрел конец в могиле, вырытой в заброшенном саду. Поистине судьба этого человека достойна глубочайшего сожаления. Верно говорит о нем следующее стихотворение:

Совет мой: духов злых не трогай,
Иди всегда прямой дорогой.

Что привело тебя в обитель,
Запретных радостей любитель?

Тебя монахини обрили,
Потом в глухом саду зарыли,

В могиле потаенной скрыли.
Нет на земле твоих следов.

Таков конец
Любителя «цветов».


А теперь мы обратимся к жене умершего - госпоже Лу. Первые четыре или пять дней после праздника Поминовения Усопших она нисколько по тревожилась о муже, в полной уверенности, что он веселится с певичками в каком- нибудь из домов радости. Но прошло еще дней десять, а Дацин все не возвращался. Госпожа Лу послала слугу обойти все веселые дома и расспросить о муже. Оказалось, что после праздника его никто не видел. Миновал месяц - Хэ Дацин пропал, как в воду канул. Госпожа Лу встревожилась не на шутку. Она плакала не переставая и наконец решила расклеить повсюду объявления об исчезновении супруга. Все было попусту!

Надвинулась осень, лили затяжные дожди. Дом Хэ Дацина во многих местах дал трещины и расселся, но госпожа Лу не хотела нанимать мастеров без хозяина. Наступила, однако ж, одиннадцатая луна, и мастеров все- таки пришлось позвать. Однажды, когда госпожа Лу расплачивалась за сделанную работу, ее внимание вдруг привлекла лента, которою был опоясан один из мастеровых. Лента в точности походила на ту, что обычно носил ее исчезнувший супруг. Сильно встревоженная, она велела служанке сказать мастеровому, чтобы он дал ей взглянуть на ленту поближе. Звали этого мастерового Третьим Куаем. Он был сведущ в гончарном, столярном и плотницком ремесле, был знаком каждому в доме богача Хэ. Куай тотчас исполнил просьбу хозяйки, и лента оказалась в руках госпожи Лу. Внимательно осмотрев ленту, она убедилась, что ошибки быть не может: эта лента принадлежала ее мужу. Об этом можно сказать стихами:

О людях память никогда
Не исчезает без следа;

И вот монахиням грозит
Неотвратимая беда.


Когда- то давно супруги купили две одинаковые ленты - одну ему, другую ей. Хэ Дацин исчез, но след его, оказывается, не стерся без остатка!
Когда госпожа Лу увидела ленту, из ее глаз невольно брызнули слезы.
- Где ты взял эту ленту? - спросила она Куая.
- Я нашел ее в загородной обители, у монахинь.
- Как называется обитель и как зовут монахинь?
- Обитель Отрешения от Мирской Суеты. В монастыре два двора - восточный и западный. Восточный занимает монахиня Кунчжао, западный - Цзинчжэнь. С ними живут несколько послушниц, которые еще не приняли пострига.
- А сколько лет этим монахиням?
- Около двадцати. И обе хороши собой.
«Не иначе как муж спутался с этими монахинями и скрывается у них, - подумала госпожа Лу, услышав ответ мастерового. - Возьму- ка я с собою слуг, позову Куая в свидетели и сегодня же пойду в этот монастырь. Все вверх дном переверну, а правду узнаю. - Госпожа Лу была уже готова взяться за дело, но вдруг ее охватили сомнения. - А что, если муж просто обронил эту ленту? Тогда я погублю монахинь без вины. Нет, надо сперва хорошенько все разузнать».
- Скажи, а когда ты нашел у них ленту? - спросила она Куая.
- С полмесяца назад, не больше.
«Выходит, полмесяца назад муж был еще там? Как же это понять?»
- А где ты ее нашел?
- В восточном флигеле, на балке под потолком. Там стала протекать крыша, и меня позвали переложить черепицу, вот тогда я и нашел эту ленту. Осмелюсь спросить у вас, госпожа: отчего она вас так занимает?
- Эта лента моего мужа. С самой весны о нем ни слуху ни духу. Я увидела ленту и подумала: где вещь, там и хозяин. Хочу сегодня же пойти вместе с тобою в обитель и спросить у монахинь про мужа. Если удастся его разыскать, я щедро тебя отблагодарю.
- Что вы, что вы, госпожа! Я- то тут при чем? - испугался мастеровой. - Ленту я нашел - это верно, но о вашем уважаемом супруге знать ничего не знаю!
- Сколько дней ты у них проработал?
- Больше десяти, считая и работы на западном дворе. Они еще со мною до конца не рассчитались.
- А моего мужа не видел?
- За эти дни я обошел все помещения, но вашего хозяина нигде не встречал, верьте слову.
«Если его там нет, ничего не докажешь, хотя бы и с этою лентой! - подумала госпожа Лу. - Но лента оказалась в монастыре неспроста. Третий Куай сказал, что монахини еще с ним не разочлись. Дам я ему лян серебра, и пусть он все там разузнает, когда будет рассчитываться. Глядишь, и откроются какие- нибудь следы. Если муж жил у монашек, след должен остаться».
- Я дам тебе лян серебра. Если выведаешь правду, получишь еще.
И госпожа Лу объяснила мастеровому, что надо делать.

Услышав про деньги, мастер согласился выполнить поручение. Госпожа Лу вынесла ему серебро, Куай поблагодарил и ушел.

На другой день после завтрака Третий Куай отправился в обитель Отрешения от Мирской Суеты. У входа в западный двор_ он увидел прислужника. Тот сидел на припеке, скинув халат, и бил вшей. Куай окликнул его. Прислужник поднял голову, узнал мастерового и сказал:
- А, Третий Куай! Давно тебя не видно. Удалось выкроить свободный часок? Ты пришел кстати: наставница из западного двора спрашивала про тебя - ты ей нужен.
Это как нельзя лучше отвечало планам Куая.
- А не знаешь, зачем я ей понадобился?
- Точно не знаю. Пойдем к ней, сам спросишь.
Он надел халат и поднялся. Прихотливо извивавшаяся дорожка привела их к покоям монахини. Цзинчжэнь переписывала сутры.
- Наставница, пришел мастер Куай, - доложил служка.
Монахиня положила кисть.
- Я как раз хотела послать за тобою прислужника, а ты уже здесь. Прекрасно!
- Что угодно наставнице?
- Перед статуей Будды стоит поминальный столик старинной работы. За долгие годы лак на нем совсем облез. Я давно хочу его подновить, да все пожертвований не было. А тут, на наше счастье, матушка Цлпь расщедрилась и пожертвовала несколько досок. Мне хотелось бы, чтобы столик получился в точности такой, как в восточном приделе. Завтра день счастливый, можешь приступать к делу. Работать будешь сам, без помощников, - ты и один справишься. А деньги получишь сразу за все - и за прежнюю работу, и за эту.
- Ну что ж, завтра и начнем, - согласился Куай, а тем временем внимательно огляделся вокруг.

Комната почти пустая, человеку здесь не схорониться. Он вышел и снова огляделся. «Ленту я нашел в восточном дворе, там и надо разведать», - решил он. Он простился с прислужником и направился к восточному двору. Ворота были приоткрыты. Куай заглянул внутрь - двор был пуст. Он проскользнул в ворота и подошел к дому. На дверях висел замок. Куай прильнул ухом к щели - внутри все было тихо. Куай приблизился к кухне. Оттуда раздался смех. Он замедлил шаги и поглядел в окно: в кухне играли и резвились две послушницы. Одна, поменьше, упала на пол, а другая, которая, как можно было догадаться, изображала мужчину, расставила ноги, села на подружку верхом и старалась ее поцеловать. Младшая что- то крикнула.
- Чего кричишь, ведь в твои ворота уже входили! - сказала старшая.

Третий Куай от души веселился, глядя на это зрелище. Но внезапно в носу у него защипало, и он громко чихнул. Перепуганные послушницы вскочили на
ноги.
- Кто там? - воскликнули обе в один голос.
- Это я. Наставница дома? - сказал Куай и подошел к двери, но, вспомнив только что увиденное, не смог сдержать себя и рассмеялся.
Послушницы поняли, что мастеровой подсматривал за ними, и покраснели.
- Какое у тебя дело, мастер Куай? – спросили они.
- Дело нехитрое: пришел к вашей наставнице за деньгами.
- Ее нет дома, вернется через несколько дней. Куаю ничего не оставалось, как уйти. Послушницы
заперли дверь и принялись бранить мастерового на чем свет стоит.
- Дикарь! Подкрался словно вор. Негодяй!

Подслушанный разговор - еще не улика, а никаких следов исчезнувшего Дацина Куай не обнаружил. «И все- таки беседа этих девчонок подозрительна, - думал он. - Правда, я не все понял, но не беда: завтра возьмемся за дело сызнова».

На следующее утро он пришел со столярною снастью на западный дворик. Обмерив доски, он их распилил и принялся обстругивать. За работою он беспрерывно раздумывал над тем, как бы раздобыть сведения о Хэ Дацине. В середине дня из дома вышла Цзинчжэнь. Перекинувшись с мастером несколькими незначащими словами, она подняла голову и заметила, что лампада почти погасла. Цзинчжэнь велела послушнице принести огня. Послушница вернулась с новой плошкой и, поставив ее на столик, принялась распускать веревку, на которой висела лампада. По неосторожности она слишком быстро ослабила веревку, лампада полетела вниз и, угодив прямо в голову стоявшей внизу монахини, раскололась пополам. Масло выплеснулось и обрызгало монахиню с головы до пят. Цзинчжэнь вне себя от ярости бросилась к послушнице и схватила ее за волосы.
- Грязная девка! Потаскуха! Тебе вскружили голову, и ты уже ничего кругом не видишь! Испоганила мне все платье!

Куай отложил в сторону свою снасть и поспешил на помощь девочке. Цзинчжэнь, кипя от злости, разжала руки и, не переставая поносить послушницу, пошла в дом, чтобы переменить платье. Послушница жалобно плакала, волосы ее растрепались и рассыпались по спине. Когда монахиня ушла, она пробормотала:
- Так исколотить меня за то, что я разлила масло! А сама человека в гроб вогнала. Вот бы спросить с нее за это!
Третий Куай поспешил воспользоваться случаем.

Слова - что леска и крючок,
Бери же их смелей -

И правду выудишь легко,
Сумеешь ложь поймать.


Юная послушница была в том возрасте, когда впервые пробуждается любопытство к любовным играм. Видя, как Хэ Дацин забавляется с монахинями, она тоже хотела изведать вкус этих забав. Однако, в отличие от Кунчжао, Цзинчжэнь отличалась нравом крутым и строптивым. С самого начала она ревновала Дацина к Кунчжао и соглашалась делиться с подругою лишь потому, что той принадлежало первенство в их общей связи. Когда гость оказался в ее комнате, она твердо решила проглотить его одна, без чужой помощи. О том, чтобы дать послушнице ее долю, хотя бы даже самую малую, не могло быть и речи! Послушница терпела, терпела, но в конце концов в ее сердце родилась ненависть к наставнице. И сегодня, во власти обиды и возмущения, она открыла тайну, даже не подозревая, с каким вниманием Третий Куай ловит каждое ее слово.
- Как же она уморила человека? - спросил мастер.
- Вместе с той распутницей из восточного двора. День и ночь они по очереди развлекались с господином Хэ и в конце концов свели его в могилу.
- А куда дели труп?
- Позади восточного двора есть заглохший сад. Там его и зарыли под кипарисом.

Третий Куай хотел задать еще вопрос, но в этот миг вошел прислужник, и они умолкли. Девочка, не переставая плакать, ушла. Третий Куай сравнил ее рассказ с разговором, подслушанным накануне. Несомненно, между тем и другим была какая- то связь. Теперь Куай узнал почти все, что хотел. Не закончив работу, он поспешно собрал свою снасть и, сославшись на неотложное дело, опрометью помчался в дом Хэ.

К нему вышла госпожа Лу, и он подробно рассказал ей обо всем, что узнал. Услыхав о смерти мужа, госпожа Лу залилась слезами. В тот же день она созвала родню, чтобы посоветоваться, как быть дальше, а Третьего Куая оставила ночевать. Наутро госпожа Лу собрала человек двадцать слуг и велела каждому взять заступ, лопату или топор. Оставив сына на попечение няньки, она села в паланкин. Слуги двинулись за нею следом. Быстро прошли они три ли и оказались у ворот обители. Госпожа Лу спустилась на землю. Часть саоих людей она оставила караулить ворота, а с остальными проникла в обитель. Третий Куай повел их к восточному двору и постучал в дверь. На стук вышел прислужник. Увидев женщину, он решил, что она хочет воскурить благовония перед статуей Будды, и пошел доложить Кунчжао. Воспользовавшись этим, Куай, который знал все ходы и выходы, повел госпожу Лу и ее слуг за собою. Но тут навстречу незваным гостям вышла Кунчжао.
- Мастер Куай, ты что, пришел со всею семьей? - воскликнула она, увидев женщину, которая следовала за Куаем.

Но неожиданные посетители, не ответив ни слова, оттолкнули хозяйку и все так же молча устремились к дальнему концу сада. Монахиня увидела злые, решительные лица. Ничего не понимая, она пошла следом. Когда же все ни минуты не колеблясь обступили высокий кипарис и начали рыть землю заступами и лопатами, она догадалась, в чем дело. От страха лицо ее посерело. Она опрометью бросилась к дому.
- Беда! - шепнула она послушницам. - Они узнали про Хэ Дацина. Надо спасаться, бегите за мной!

У послушниц выкатились глаза и отнялся язык. Трясясь от ужаса, они последовали за наставницей. В тройной зале перед статуей Будды стоял прислужник.
- Мне не дают выйти из храма. Какие- то люди караулят ворота, - сказал он с изумлением.
- Беда! Беда! Скорее в западный двор! - вскричала монахиня, и все помчались за нею.
Вмиг оказались они у западного двора, и Кунчжао принялась колотить в ворота. На стук вышел служка. Монахиня приказала ему немедленно задвинуть все засовы.
- А если будут стучать, не открывай, - прибавила она.
Цзинчжэнь еще не вставала, дверь ее комнаты была на запоре. Кунчжао забарабанила в дверь кулаками и громко закричала. Цзинчжэнь поспешно оделась и вышла.
- Что случилось, сестрица, отчего такое смятение? - спросила она.
- Кто- то донес про Хэ Дацина! Этот проклятый плотник привел в дальний сад целую толпу народа! Сейчас они раскапывают могилу! Я хотела убежать, но прислужник сказал, что ворота под охраной - выйти никак нельзя. Что делать?
Несмотря на весь свой ум и самообладание, Цзинчжэнь испугалась не на шутку.
- Этот Куай работал у меня вчера, а сегодня привел людей. Стало быть, ему все известно. Не иначе как кто- нибудь из наших проболтался, а этот пес тут же побежал с доносом в дом Хэ. Никто другой нашу тайну выведать не мог.

Ученица Цзинчжэнь стояла ни жива ни мертва. Она горько раскаивалась в том, что сказала мастеровому накануне.
- Этот Куай давно замышлял что- то недоброе, - сказала одна из послушниц Кунчжао. - Позавчера он подкрался к кухие и подслушивал наши разговоры. Мы его, правда, заметили и прогнали. А кто проболтался, мы не знаем.
- Ладно, об этом потом, а что сейчас делать? - остановила Кунчжао свою ученицу.
- Бежать! Другого выхода нет! - решила Цзинчжэнь.
- Но ворота под охраной, - напомнила Кунчжао.
- Сейчас узнаем, что делается у задних ворот, - сказала Цзинчжэнь и отправила прислужника посмотреть.

Прислужник вернулся и сообщил, что у задних ворот никого нет. Наказав ему крепко запереть двери дома, обрадованные монахини собрали все серебро - остальное добро пришлось бросить - и выскользнули через задние ворота, заперев их за собою снаружи.
- Где нам укрыться? - спросила Кунчжао.
- Большой дорогой идти нельзя - нас тут же заметят. Пойдем тропкою. Пока спрячемся в обители Великого Блаженства. Обитель малолюдная, искать нас там не станут, - отвечала Цзинчжэнь. - Наставница Ляоюань - добрая наша знакомая, она не откажет нам в пристанище. А когда буря уляжется, мы найдем новое укрытие, понадежнее.

Кунчжао одобрила ее план. Не обращая внимания на ямы и кочки, все побежали по тропинке к монастырю Великого Блаженства. Но это уже к нашему рассказу не относится.
Теперь вернемся к тому, что происходило в обители, покинутой монахинями. Толпа слуг под присмотром госпожи Лу усердно работала под кипарисом. Заступами они разрыли землю и увидели следы извести. Все поняли, что добрались до могилы. Но известь, смешанная с водою, затвердела и сделалась как камень. Чтобы этот камень раздробить, потребовалось много времени. Наконец появилась крышка гроба. Госпожа Лу зарыдала. Слуги очистили края крышки, но она все не поддавалась. Тем временем караульные у ворот, подстрекаемые неудержимым любопытством, бросили свой пост и тоже побежали в сад посмотреть, что там делается. Увидев, что работа остановилась, они дружно кинулись на помощь. Гроб быстро очистили целиком, кто- то всунул под крышку топор, нажал, и крышка отскочила. Но когда посмотрели на умершего, то увидели, что в гробу лежит не Дацин, а монахиня. Все остолбенели от неожиданности. Сбившись в кучу, слуги едва смели взглянуть друг другу в глаза. Внимательно осмотреть мертвое тело никто не решился, и крышку поспешно закрыли.

Что ты говоришь, рассказчик! Ведь Хэ Дацин умер совсем недавно. Неужели супруга не узнала своего мужа, хотя бы даже и с обритою головой?

Нет, почтенные слушатели, все правильно! Когда Хэ Дацин ушел из дома, он был в расцвете сил и красоты. У монахинь, как вы помните, он захворал, долго лежал в постели и отощал до того, что от прежнего Дацина остались лишь кожа да кости. Он бы, пожалуй, и сам себя не узнал, если бы взглянул в зеркало. К тому же слуг и жену сбила с толку бритая голова умершего, и все решили, что это монахиня.
Госпожа Лу накинулась на Третьего Куая:
- Я тебе приказывала разузнать все наверняка, а ты притащил мне пустую сплетню! Ведь это же ни дать ни взять комедия на театре! Как нам теперь быть?
- Послушница все ясно сказала. Какая уж тут сплетня... - пробормотал сконфуженный Куай.
- В гробу- то монахиня, а ты еще споришь! - воскликнули слуги.
- Наверно, не там рыли, надо копать в другом месте.
- Нельзя! Никак нельзя! - вмешался какой- то старик, родич Хэ Дацина. - Того, кто вскроет гроб, закон карает смертью. И кто разроет могилу - тому тоже смертная казнь! Мы уже совершили преступление, а если выкопаем еще одну монахиню, вина наша утяжелится вдвое. Надо как можно скорее оповестить обо всем начальство и строго допросить ту послушницу. Может быть, удастся кончить дело полюбовно. Но если монахини нас опередят и явятся к властям первые, не миновать нам беды!

С этими словами все согласились. Слуги побросали лопаты и заступы на землю и гурьбой повалили из сада. Вместе с хозяйкою, госпожою Лу, они обошли всю обитель до главных ворот, но ни одной монахини не встретили.
- Плохо! Плохо! - сказал тот же старик. - Монахини отправились к местным властям или же прямо в суд! Надо скорее уходить!

Слова старика нагнали на всех такого страха, что обитель мигом опустела. Госпожа Лу бросилась к своему паланкину и вместе с родичами поспешила в синь- ганьский ямынь, чтобы подать прошение. Когда они добрались до города, оказалось, что по дороге половина родичей успела скрыться.

Среди слуг, которых госпожа Лу приводила в монастырь, был поденщик Мао, по прозвищу Шалопут. Он решил, что в гробу непременно должны быть какие- нибудь драгоценности. Спрятавшись в сторонке, Мао дождался, пока все уйдут, и снова побежал к могиле. Он обшарил весь гроб и даже платье умершего, но ничего не нашел. И тут, - как видно, это было определено судьбою - каким- то неловким движением он сдернул с умершего штаны. То, что он увидал, немало его развеселило.
- Эге! Да это не монахиня, а монах, - засмеялся Шалопут.
Он закрыл крышку, вышел из сада и огляделся. В обители никого не было. Мао осторожно пробрался в покои Кунчжао. Там он отобрал несколько ценных вещиц, спрятал их за пазуху и, покинув обитель, быстро зашагал к городу.
Как раз в эту пору начальник уезда уехал куда- то по делу, и госпожа Лу ожидала его у ямыня. Мао Шалопут присоединился к ожидающим.
- Не тревожьтесь! - начал он. - Я надумал еще раз осмотреть тело и, когда вы все ушли, вернулся. И что же, как вы думаете, я обнаружил? Правда, это не господин Хэ, но в гробу лежит не монахиня, а монах.
- Прекрасно! - обрадовались родичи Хэ Дацина. - Наверное, его уморили монахини. Любопытно бы узнать, из какого он монастыря.

Удивительные вещи случаются иногда в Поднебесной! Только что Шалопут закончил свой рассказ, как из толпы выходит старый монах.
- Вы говорите, что монахини уморили монаха? Как он выглядит? В каком монастыре его нашли?
- В обители Отрешения от Мирской Суеты. Мы нашли его на восточном дворе. Наверное, он скончался совсем недавно. Лицо у него продолговатое и худое, щеки желтоватые.
- Да это мой ученик, никто, как он! - промолвил старый монах.
- Как же он туда попал?- удивились присутствующие.
- Видите ли, я настоятель монастыря Великого Закона, мое имя - Цзяоюань. У меня был ученик Цюйфэй, двадцати шести лет от роду. Учиться он не любил и не хотел, и я ничего не мог с ним поделать. В третью луну он пропал и до сих пор не вернулся. Родители, вместо того чтобы бранить сына за лень и нерадивость, постоянно его оправдывали, а потом, когда он исчез, заявили властям, будто это я свел его в могилу. Сегодня дело будет разбираться. Если умерший действительно мой ученик, обвинение с меня снимается.
- Учитель, пойдемте, я провожу вас, вы все увидите сами, - предложил Шалопут.
- Ну что ж, хорошо! - согласился монах.

Но едва собрались они идти, как к Цзяоюаню подбежали старик со старухой. На монаха посыпались удары.
- Плешивый разбойник! Где наш сын? Ты его убил! - кричали они.
- Погодите! Уймитесь! Ваш сын нашелся! - закричал в ответ монах.
- Где же он?- воскликнул старик.
- Твой сын спутался с монахинями из обители Отрешения от Мирской Суеты и там по какой- то причине умер. Тело его зарыто в дальнем конце сада. - Монах указал на Шалопута: - А вот и свидетель.
Он потянул Мао Шалопута за собой, а старик со старухой пошли следом.

К этому времени крестьяне, жившие подле обители, узнали о случившемся и все, от мала до велика, сбежались поглядеть. Шалопут, раздвинув толпу, провел монаха в заглохший сад. Вдруг откуда- то из дома послышались стоны. Шалопут распахнул дверь и вошел внутрь. На кровати лежала старая монахиня, по- видимому уже при последнем издыхании.
- Дайте мне поесть, я умираю с голоду, - застонала старуха.
Шалопут, однако ж, остался глух к ее мольбе. Он захлопнул дверь и повел монаха дальше. Снова сняли крышку гроба. Старик и старуха протерли свои слезящиеся, подслеповатые глаза и принялись внимательно разглядывать тело. Им показалось, что умерший похож на их сына, и они громко заплакали. Зрители, которые толпились поодаль, спрашивали, в чем дело, и Мао Шалопут, размахивая руками, пустился в объяснения. Видя, что родители опознали тело, монах остался доволен, подозрение в убийстве больше над ним не тяготело, а кто на самом деле лежал в гробу - его ученик или же кто иной, - нисколько его не занимало.
- Пошли, пошли! - заторопил он старика. - Сын нашелся, теперь нужно доложить начальству. Успеешь еще поплакать, сейчас надо допросить монахинь.

Старик утер слезы и собственными руками закрыл крышку гроба. Они покинули обитель и вернулись в город. Оказалось, что и начальник уезда уже успел вернуться. Стражник, который должен был охранять старого монаха, сбился с ног в поисках своего обвиняемого. С лица его градом катился пот. Но вот наконец монах вместе с Шалопутом появился у дверей ямыня, и все бросились к ним с расспросами:
- Ну как? Правда, что это твой ученик?
- Истинная правда, - ответил монах.
- Значит, можно разбирать оба дела вместе, - решили присутствующие.

Стражники ввели всех к начальнику уезда. Жалобщики встали на колени. Первой говорила госпожа Лу. Она рассказала об исчезновении мужа, о ленте, что нашел Куай, о разговоре послушниц и о том, что в гробу лежал мужчина.
За ней взял слово старый монах. Он сообщил, что в третью луну внезапно исчез его ученик. Монах не знал, что он скончался в женской обители, не знали этого и отец с матерью.
- Но сегодня обнаружилось с полной очевидностью, что я в его смерти неповинен. Жду вашего милостивого решения, - закончил монах.
Начальник уезда обратился к старику отцу:
- Это действительно твой сын? Ты не ошибся?
- Какая может быть ошибка, коли это мой сын! - воскликнул старик.
Начальник уезда приказал четырем стражникам идти и привести монахинь. Стражники помчались в обитель, но, кроме праздных зевак, сновавших из одного двора в другой, никого не обнаружили. В одном из приделов они нашли старую настоятельницу, уже при смерти.
- Может, они спрятались на западном дворе? - предположил один старик.
Все четверо направились туда. Ворота были заперты. Стражники постучались - никакого ответа. Тогда стражники перелезли через стену - на всех дверях висели замки. Стражники взломали двери и осмотрели комнаты - во всем доме не было ни одной живой дуцпг. Взявши кое- какие вещи, стражники направились в сельскую управу, а оттуда в город. Все это время начальник уезда дожидался их в зале присутствия.
- Монахини скрылись неизвестно куда. Мы на всякий случай привели сельского старосту, - доложили стражники.
- Куда делись монахини? - спросил начальник уезда старосту.
- Ничтожный ничего об этом не знает, - отвечал староста.
- Монахини тайком скрыли в обители мужчину, а потом умертвили его! Это дело гнусное и противозаконное, ты его утаил, а "теперь, когда все вышло наружу, пытаешься увильнуть, прикидываешься, будто тебе ничего не известно! Зачем же тогда сельская управа? - загремел начальник и приказал бить его батогами.

Староста стал молить о пощаде, и уездный смилостивился. Он распорядился отпустить старосту на поруки и приказал ему в трехдневный срок поймать преступниц. Стражники получили приказ запереть и опечатать монастырь.

Но вернемся к Кунчжао и Цзинчжэнь, которые вместе со своими послушницами и прислужниками благополучно достигли обители Великого Блаженства. Ворота обители оказались заперты. На стук вышел прислужник. Без долгих слов гости гурьбою, толкая друг друга, ввалились во двор и велели прислужнику снова запереть ворота. Появилась настоятельница монастыря, Ляоюань. Увидев столько нежданных гостей, она растерялась, но тут же сообразила, что это неспроста. Пригласив монахинь отдохнуть в зале Будды, она велела прислужнику приготовить чай и осторожно приступила к расспросам. Цзинчжэнь не таясь рассказала обо всем случившемся и попросила приюта. Ляоюань испугалась.
- Сестры по вере попали в беду, и мой долг дать им пристанище.— Ляоюань тяжело вздохнула.— Но опасность чересчур велика. Лучше бы вам укрыться где-нибудь подальше. Наша обитель маленькая, тесная, повсюду чужие глаза и уши. Если кто-нибудь узнает про вас, и вам будет худо, и мне тоже.

Почему же монахиня Ляоюань отказала гостям в убежище? На то имелась веская причина. Дело в том, что Ляоюань была, как говорится, большой охотницей распахнуть всем известную дверцу и уже больше трех месяцев прятала у себя молоденького монашка Цюйфэя из монастыря Великого Закона. С этим монашком, переодетым в женское платье, они жили как два счастливых супруга, только что оба были плешивы. Ляоюань опасалась, что ее проделки обнаружатся, а потому все ворота и двери в обители всегда были накрепко закрыты. Молодые монахини попались на том же самом, и Ляоюань испугалась, как бы власти, преследуя подружек из обители Отрешения от Мирской Суеты, не напали на след ее собственных забав. Поэтому она и не хотела приютить беглянок.

Монахини и послушницы растерянно переглядывались, не зная, что делать дальше. Но Цзинчжэнь, обладавшая хитрым умом, вспомнила, что Ляоюань очень неравнодушна к деньгам. Вынув из рукава серебро, она взяла два или три ляна и протянула их хозяйке:
- Сестра совершенно права, но все произошло так внезапно, что мы не сообразили, куда направиться. Мы надеемся, что почтенная сестра по старой дружбе приютит нас дня на два, на три. Когда опасность несколько поуменыпится, мы отыщем себе новое убежище. А этими несколькими лянами мы надеемся хоть как-то отплатить сестре за гостеприимство.
Увидев деньги, Ляоюань мигом забыла про все опасности.
- Ну, если не больше двух-трех дней, это дело другое. Только денег я не возьму.
- Нет, пожалуйста, не отказывайтесь! Ведь мы доставили вам столько беспокойства! — воскликнула Цзинчжэнь.
Ляоюань еще упиралась и хмурилась для виду, но в конце концов взяла деньги и тотчас унесла к себе в келью.

Тем временем Цюйфэй, узнав, что пришло пять хорошеньких монахинь и послушниц из другой обители, выскочил на них посмотреть. Они обменялись приветствиями. Цзинчжэнь внимательно оглядела мнимую монахиню с ног до головы, но ей и в голову не пришло, что это мужчина в женском платье.
- Из какой обители новая сестра? Что-то я никогда ее здесь не встречала раньше,— обратилась она к Ляоюань.
- Она у нас совсем недавно, поэтому вы ее и не знаете,— ответила Ляоюань.

Красота Цзинчжэнь и остальных пришелиц привела Цюйфэя в восторг. «Ну и удача! Кто бы мог подумать, что Небо пошлет сюда таких красоток! Вот бы познакомиться с ними поближе и вкусить радость с каждой по очереди».

Ляоюань приготовила скромное угощение, но беглым монахиням было не до еды. Они не могли усидеть на месте, уши их пылали, глаза блуждали. Когда время подошло к трем часам дня, Цзинчжэнь не вытерпела и обратилась к настоятельнице:
- Нам бы необходимо выяснить, что делается в нашей обители. Нельзя ли послать вашего прислужника, чтобы он все разузнал? Тогда мы сможем решить, как быть дальше.
Ляоюань распорядилась, и глуповатый прислужник, не ведая об опасности, направился к обители Отрешения от Мирской Суеты. В эту же самую пору у ворот появился сельский староста и несколько сельчан, чтобы по приказу уездного начальника закрыть и опечатать монастырь. Не проверив, жива или мертва старая настоятельница, они приклеили на ворота две полоски бумаги крест-накрест, повесили замок и уже собрались уходить, как вдруг заметили старого прислужника, который что-то высматривал и вообще вел себя до крайности подозрительно. Староста и его спутники сообразили, что это неспроста, и бросились на лазутчика.
— Ага, милости просим, добро пожаловать! Уездный ждет тебя не дождется! — закричали они и тут же накинули ему на шею веревку.
У прислужника подкосились ноги от страха.
- Я ни в чем не виноват! Они спрятались у нас в монастыре, а мне приказали узнать, что здесь происходит,— запричитал он.
- Мы так и поняли! А ну, говори, где они спрятались?
- В обители Великого Блаженства.


Выведав все, что нужно, староста кликнул на помощь еще нескольких человек, и, ведя за собою связанного прислужника, они двинулись к обители Великого Блаженства. Первым делом они выставили караулы у всех входов и выходов и только потом постучали в ворота. Ляоюань решила, что это вернулся служка, и поспешила отворить. Ее мигом схватили, отвели в дом и принялись обшаривать комнату за комнатой. Никто из беглянок не успел скрыться. Переодетый монах Цюйфэй спрятался было под кровать, но его заметили и с позором оттуда выволокли.
- Я к их делу непричастна! - уверяла Ляоюань. - Они только попросили у меня приюта на короткое время. Сжальтесь над нашею обителью, почтенные, а за благодарностью дело не станет.
- Нельзя! - наотрез отказал староста. - Сама знаешь, какой наш начальник уезда строгий! Он непременно спросит, где схватили преступниц, что мы ему ответим? Виновата ты или нет - нам все равно. Ответ дашь в уездном ямыне.
- Конечно, вы правы, но отпустите хотя бы мою ученицу - ведь она только успела принять постриг! Есть же у вас человеческие чувства!

Деньги сделали свое, и староста уже готов был согласиться. Но тут кто- то из его помощников сказал с сомнением:
- Как можно ее отпустить? Если она ни в чем не замешана, почему она так перепугалась и даже под кровать спряталась? Как хотите, а что- то здесь нечисто.
С ним никто не стал спорить, и переряженного монаха связали. Десять преступников, соединенные одною веревкой, были похожи на пирожки цзунцзы, которые продают в праздник Начала Лета, нанизывая на нитку. Итак, монастырь закрыли и монахинь повели в уездный город. Всю дорогу до города Ляоюань бранила и проклинала Цзинчжэнь, которая впутала ее в беду, и та не осмеливалась возразить ни единым словом. Да, поистине верно сказано:

Сварить никак не могли
Старую черепаху,
Бросить под днище котла
Тутовый хворост пришлось.


День склонялся к вечеру, и уездного начальника уже не было в ямыне. Староста с помощниками разошлись по домам. Улучив момент, Ляоюань успела шепнуть монашку:
- Когда завтра нас приведут на суд, ты лучше помалкивай. Скажи только одно - что ты ученица и приняла постриг совсем недавно. Я сама все объясню. Вот увидишь, нам ничего не будет!

На другой день начальник уезда открыл присутствие спозаранку, и староста ввел арестованных.
- Монахини из обители Отрешения от Мирской Суеты спрятались в обители Великого Блаженства. Мы всех схватили, а заодно привели и монахинь из обители Великого Блаженства.

Уездный начальник приказал арестованным встать на колени у края помоста и отдал распоряжение стражникам доставить в ямынь старого монаха, родных Хэ Дацина, Третьего Куая и родителей Цюйфэя.

Скоро все вызванные явились, и начальник приказал им встать на колени по другую сторону помоста. Тут Цюйфэй с немалым изумлением увидел и узнал старого своего учителя. «Что за притча? Как учитель замешался в эту историю? Смотри- ка, и отец с матерью тоже здесь!» - сказал он - про себя. Окликнуть родителей он не решился и спрятался подальше за спинами остальных, чтобы его не признали. Нимало не стесняясь присутствием уездного начальника, старики разразились слезами и накинулись на монахинь:
- Бесстыдницы! Наглые суки! За что вы уморили нашего сына? Отдайте нам его, отдайте живого!
Их жалобы и укоры, обращенные к монахиням, повергли Цюйфэя в еще большее изумление. «Я жив и здоров, а они кричат, что монахини меня уморили!» Цзинчжэнь и Кунчжао, боясь родных Хэ Дацина, не решались раскрыть рот.
- Тихо! Молчать! - прикрикнул на стариков уездный и обратился к молодым монахиням: - Вы дочери Будды и должны блюсти свои обеты, а вы прятали у себя монаха, а потом убили его. Говорите всю правду, и суд окажет вам снисхождение.

Зная тяжесть своего проступка, Цзинчжэнь и Кунчжао были чуть живы от страха. Как говорится, внутренности у них сплелись в клубок - ни начала не найти, ни конца. Когда же они услыхали, что начальник уезда спрашивает не про Хэ Дацина, а про какого- то монаха, они совсем потерялись. Даже Цзинчжэнь, всегда такая бойкая на язык, сейчас не могла вымолвить ни слова, словно губы ей замазали клеем. Лишь после того, как начальник повторил свой вопрос в четвертый и в пятый раз, она выдавила из себя:
- Мы не убивали монаха.
- Ах, ты еще отпираешься? - закричал начальник уезда. - Может быть, попробуешь убедить нас, что это не вы убили монаха Цюйфэя из обители Великого Закона и закопали его у себя в саду? Пытать их!

Палачи, стоявшие по обе стороны от уездного, рявкнули: «Слушаемся!» - и схватили монахинь.

Настоятельница Ляоюань вся тряслась от ужаса. Начальство приняло мертвого Хэ Дацина за Цюйфэя. Но если расследование будет продолжаться, ее любовные проказы тоже откроются! «Удивительное дело! Про Дацина никто и не вспоминает, а подбираются прямо ко мне!» - подумала она и стрельнула глазами в сторону монашка Цюйфэя. Тот уже понял, что его старики обознались, и ответил настоятельнице беспомощным взглядом. Тем временем палачи надели на монахинь колодки. Но разве нежное, хрупкое тело монахинь способно выдержать жестокую муку? Когда на них надели колодки, они едва не лишились рассудка.
- О, могущественный господин начальник! Не вели нас пытать, мы расскажем всю правду.

Уездный дал знак палачам и приготовился слушать.
- Милостивый господин начальник, в саду зарыт не монах, а цзяньшэн Хэ.
Услышав имя Хэ Дацина, вся его родня и Третий Куай, не вставая с колен, подползли поближе, чтобы не упустить ни единой подробности.
- Почему же он без волос? - удивился уездный, и монахиня рассказала ему все как было.

Их рассказ полностью отвечал тому, что сообщалось в жалобе семьи Хэ, и уездный понял, что монахини сказали правду.
- Так! Насчет Хэ Дацина все понятно. Но куда же скрылся монах Цюйфэй? Говорите, да поживее! - крикнул он.
- Про монаха мы ничего не знаем, хоть убейте нас на месте, а сочинять и выдумывать не можем, - заплакали монахини.

Начальник уезда допросил послушниц и служек - все отвечали одинаково, и уездный решил: к исчезновению молодого монаха Цзинчжэнь и Кунчжао действительно непричастны. После этого он обратился к настоятельнице Ляоюань и переодетому Цюйфэю:
- Вы укрыли монахинь в своем монастыре, наверняка вы с ними заодно. Пытать обеих!
Но Ляоюань уже видела, что ее собственные проделки остались в тени, а потому приободрилась и отвечала очень храбро:
- Отец наш, не надо пытать, я и так все объясню. Эти монахини пришли в нашу обитель вчера. Они сказали, что им нанесена какая- то обида, и попросили приюта на день или два. Я по неосторожности разрешила им остаться. Об их прелюбодействе и знать ничего не знала. А это, - она показала на Цюйфэя, - это моя ученица, она только недавно постриглась и никогда прежде даже не видела этих монахинь. О своих бесстыдных проделках, подрывающих основы буддийской веры, они мне ничего не сказали. Знай я об этом, я бы сама пришла с жалобою и, уж конечно, не стала бы прятать их у себя. Я твердо уповаю, что справедливейший наш отец во всем разберется и отпустит меня с миром.

Уездный начальник признал ее слова убедительными.
- Говоришь- то ты складно, да только на сердце у тебя совсем не то, что на языке! - засмеялся он и велел Ляоюань стать на прежнее место.

Тут же последовал приказ палачам: обеим монахиням - по пятьдесят палок, послушницам из восточного придела - по тридцать, обоим прислужникам - по двадцать. Спины и бока наказуемых обратились в кровавое месиво, и кровь их залила место расправы. Затем начальник уезда собственноручно начертал приговор: монахинь Цзинчжэнь и Кунчжао за прелюбодеяние и смертоубийство в согласии с законом обезглавить; послушниц из восточного двора продать в казенные веселые заведения, а перед тем бить палками - по восьмидесяти ударов каждой; прислужников за недонесение бить палками нещадно; обитель Отрешения от Мирской Суеты, ставшую притоном разврата, снести, а имущество обители передать в казну; настоятельнице Ляоюань и ее ученице, укрывшим прелюбодеек, но не знавшим об их преступлениях, заменить телесное наказание денежным штрафом; послушницу из западного двора возвратить к мирской жизни. Что же касается Хэ Дацина, то, поскольку он за свои прегрешения получил сполна, о нем в приговоре не упоминалось. Семье было разрешено забрать его тело и похоронить. После оглашения приговора каждый из обвиняемых поставил под ним свою подпись.

Обратимся теперь к старику со старухою, которые по ошибке признали умершего господина Хэ за своего сына. Стыдясь своих слез, пролитых накануне над гробом, они так и горели злобой и ненавистью к старому монаху. На коленях поползли они по помосту, умоляя уездного вернуть им сына. Старый монах клялся, что на него возводят напраслину, что Цюйфэй обокрал монастырь и схоронился дома у стариков. Обе стороны кричали и спорили так яростно, что уездный растерялся. Он подозревал монаха в убийстве, но улик не было никаких, и притянуть монаха к ответу было не так просто. Вместе с тем, если бы Цюйфэй спрятался дома, старики едва ли решились бы обратиться в суд и действовать с такою настойчивостью. Подумав немного, уездный сказал:
- Жив ваш сын или нет - никому не известно. С кого тут спросишь? Вот когда раздобудете надежные доказательства, тогда и приходите! Увести осужденных! - распорядился он.

Двух монахинь и двух послушниц повели в тюрьму. Настоятельнице Ляоюань, переряженному монашку Цюйфэю и обоим прислужникам - до тех пор, пока не объявятся люди, готовые взять их на поруки, - тоже предстояло заключение под стражей. Затем из ямыня вышли старый монах и родители Цюйфэя, которые собирались продолжать розыски сына, а за ними пошли по домам и все остальные. Как принято и установлено, в присутствие входили через восточные двери, а выходили через западные. Когда настоятельница Ляоюань и Цюйфэй спустились с западного крыльца во двор, их охватило ликование. И недаром - ведь настоятельница обманула самого начальника уезда, ей удалось, что называется, скрыть свою гниль и мерзость. Цюйфэй, боясь, как бы его не узнали, опустил голову на грудь и спрятался за спинами впереди идущих. Но не успели они выйти из западных ворот ямыня, как старик снова принялся ругать старого монаха.
- Плешивый разбойник! Убил моего сына, да еще надумал меня одурачить - подсунул другой труп! И старик бросился на монаха с кулаками.

Монах, видя неминуемую опасность, громко закричал. На его счастье, поблизости оказалось с десяток учеников и мальчишек- послушников из его обители - они пришли к ямыню узнать, чем кончился суд. Услыхав жалобные вопли своего наставника, они бросились к нему на помощь, повалили старика на землю и принялись молотить кулаками. Боясь за отца, Цюйфэй взволновался настолько, что даже забыл о своем женском наряде.
- Братья! Братья! Не бейте его! - закричал он, подбегая к месту свалки.

Послушники подняли глаза и сразу его узнали. Отпустив старика, они обступили товарища.
- Наставник! Наставник! Цюйфэй нашелся! Вот это да! - закричали они настоятелю.
- Это монахиня из обители Великого Блаженства, - сказал стражник, не сразу поняв, в чем дело. - Она будет содержаться под стражей, пока ее не возьмут на поруки. Вы, наверное, обознались!
- Вот оно что! Ты переоделся монахиней и веселился в женском монастыре! А тем временем из-за тебя наш учитель терпел столько мук!

Тут только все сообразили, что происходит. Раздался оглушительный хохот. Настоятельница Ляоюань с позеленевшим лицом проклинала Цюйфэя. Старый монах растолкал учеников, схватил мнимую монахиню за шиворот и принялся колотить.
- Проклятый ублюдок! Ты веселился, а я из- за тебя чуть не пропал! Сейчас же пойдем к начальнику уезда!
И он потащил Цюйфэя в ямынь. Отец Цюйфэя мигом понял, что сыну грозит суровое наказание, и стал умолять монаха:
- Уважаемый учитель, я был несправедлив и кругом не прав. Я ртблагодарю тебя, не останусь в долгу, только сжалься над сыном, не тащи его к уездному! Как- никак, а ведь он был твоим учеником.

И он отбивал поклон за поклоном.
Но монах, претерпевший от старика столько обид и поношений, слушать ничего не хотел и продолжал тянуть Цюйфэя за собой. Стражник повел назад настоятельницу.
- Что такое, монах? Зачем ты привел обратно эту женщину? - удивился уездный начальник.
- Отец ты наш, это не женщина, а мой ученик Цюйфэй, переодетый женщиною!
- Что за наваждение! - засмеялся начальник уезда и приказал Цюйфэю выкладывать все начистоту.

Монашек не стал запираться и во всем признался. Начальник уезда вынес приговор: настоятельнице и беглому монаху дать по сорок палок, после чего Цюйфэя наказать по всей строгости закона, а бывшую настоятельницу продать в услужение, а чтобы другим было неповадно, надеть на обоих кангу, вычернить пол-лица краскою и в таком виде провести по городу; обитель Великого Блаженства разрушить до основания; старого монаха и родителей Цюйфэя за отсутствием вины отпустить с миром.

Старики словно языки проглотили. Размазывая по лицу слезы и утирая носы, они уцепились за кангу и вышли вместе с сыном из ямыня.

Это происшествие вызвало в городе большое волнение. Все жители, от мала до велика, сбежались посмотреть на преступников. А какой- то шутник успел мигом сложить песенку:

Жаль тебя, старик- монах:
Скрылся ученик- монах.
В женском платье жил без страха.
Не признали в нем монаха.
Объявился лжемонах,
И в беде уже монах.
Умер, думали, монах.
Оказалось, жив монах.
«Молодой монах в беде! -
Все кричали на суде. -
Бей монаха- старика -
Погубил ученика!»
Только в драке под конец
Обнаружился беглец.
Из-за юного монаха
Старичок дрожал от страха.
А монахини- блудницы
Не успели схорониться.


Родственники Хэ Дацина вместе с Третьим Куаем прибежали к госпоже Лу и сообщили ей о суде, о признании монахинь и приговоре уездного. Госпожа Лу едва не умерла от горя. В тот же вечер она приготовила гроб, одеяние для умершего и обратилась к начальнику уезда с просьбой допустить ее в опечатанную обитель. Тело Дацина переложили в новый гроб и выбрав подходящий день, предали земле на семейном кладбище.

Что еще осталось рассказать? Старая настоятельница обители Отрешения от Мирской Суеты умерла с голода, и староста с помощниками, сообщив о ее смерти начальнику уезда, похоронили старуху. А госпожа Лу, постоянно держа в памяти дурной пример своего мужа, который сгубил себя блудом, дала сыну самое строгое воспитание. Впоследствии сын ее получил ученую степень Сведущего в канонах и должность помощника судьи провинции.
Завершим наш рассказ следующими стихами:

Среди «цветов» распутник жил,
В блаженстве ночи проводил,

Стать мотыльком он был готов,
Чтоб умереть среди цветов.

В закатный час и на заре
Смех не смолкал в монастыре.

Вот жизнь! И на небе святой
Во сне не видывал такой.

Слепая страсть!
О, как смешна
Она в любые времена!



Комментарии:
Чжан Чан жил во времена династии Хань, он славился горячим чувством к жене и выражал свою любовь тем, что подкрашивал брови.

Любовь поэта древности Сыма Сянжу к красавице Чжо Вэньцзюнь также считалась образцом глубоких любовных чувств.

Золотая шпилька - образ наложницы.

...парчовый навес длиною в пятьдесят ли. - Во времена династии Цзинь сановники Ши Чун и Ван Кай постоянно хвастались друг перед другом своими богатствами. Ван Кай однажды соорудил полог из шелка длиною в сорок ли; Ши Чун решил перещеголять соперника и построил навес из парчи длиною в пятьдесят ли.

Цин - ударный музыкальный инструмент; представляет собой раму с подвешенными на ней каменными или металлическими пластинами, по которым бьют билом.

Вэйто - буддийское божество, один из загробных владык, хранитель буддийских канонов.

Тунбоский столик. - Тунбо - местность в провинции Хэнань, славившаяся своими изделиями из дерева.

Цинъ - струнный музыкальный инструмент.

Дань - мера веса, равная 59 кг.

Бросить под днище котла... - В легенде говорится, что в эпоху Троецарствия некий человек поймал в горах большую черепаху и преподнес ее Сун Цюаню, правителю княжества У. Правитель приказал сварить ее. Слуги сожгли несколько тысяч охапок хвороста, но черепаха так и не сварилась. Тогда военачальник Чжугэ Кэ посоветовал подложить под котел сучья старого тута, после чего черепаха тотчас сварилась.

Сведущий в канонах - одно из названий ученой степени гуншэна - заслуженного сюцая, рекомендованного в Государственное училище или на должность.



Перевод с китайского Д. Воскресенского.
Стихи в переводах И. Смирнова и Л. Черкасского

Поделитесь впечатлением на форуме !